Автор: StarDropDream
Перевод: Seymour_Ridmonton [Mr. G]
Бета: I_saw_a_unicorn
Фандом: Хеталия (с) Химаруя Хидекадзу
полная шапкаПерсонажи/Пары: Артур (Англия), Альфред (Америка), а так же великие исторические личности, неизвестные местные жители и упоминание других держав мира.
Рейтинг: PG-13 за мат, кровь и вообще войну.
Краткое содержание: Сюжет сосредоточен над серьёзным решением Америки вступить в войну, попутно глубоко копая в его «особые отношения» с Англией.
Предупреждение: Фик – исторический. Он написан по Второй Мировой Войне, поэтому содержит много исторических деталей, в основном связанных с блицкригами в Англии и политикой США относительно вступления в войну с Германией. А так же не забывайте, что мнение автора не всегда совпадает с мнением героев.
Благодарность: Не секрет, что нам всем в школе рассказывают историю очень-очень относительно страны, поэтому спасибо дяде Химаруе за то, что он создал Хеталию и дал предлог поинтересоваться мировыми событиями ещё и в ракурсе иностранцев.
Ссылка на оригинал: тут, разрешение соответственно получено.
Статус фика: 15/15 закончен
Статус перевода: 15/15 закончен
Глава первая
Глава вторая
Глава третья
Глава четвертая
Глава пятая
Глава шестая
Глава седьмая
Глава восьмая
Глава девятая
Глава десятая
Глава одиннадцатая
Глава двенадцатая
Глава тринадцатая
Глава четырнадцатая [*]
Глава пятнадцатая
читать дальшеВремя действия: октябрь и ноябрь 1941 года
Сентябрь медленно переходил в октябрь, и день ото дня на улице все больше холодело. Летняя погода оставила Лондон, что вынуждало бездомных жителей кочевать в поисках укромного ночлега.
Альфред за последний месяц фактически стал частью работников посольства, выполняя настоящую работу наравне со всеми. Хотя эта работа была настолько обыденной, что Джонс вскоре перестал придавать значение.
После того, как они отобедали с Артуром у Альфреда дома, между ними рухнула очередная стена. Возможно, поэтому британец теперь заходил в посольство чаще. Его визиты, однако, были недолгими и скомканными. Артур просто ходил по кабинету и, если Альфред чрезмерно интересовался причинами тратить свое драгоценное время, деловито сообщал, что он здесь по приказу Премьер-министра – узнать, как идёт работа. Альфред не понимал, зачем Черчиллю такие сложности. Можно было отправить сообщение телеграфистке или послать кого-то менее уполномоченного. Однако, Уинант не стал озвучивать эту очевидную мысль, и Джонс вскоре тоже перестал об этом думать.
Разве что не тогда, когда Артур начинал откровенно мешать. Ведь их разговоры часто перерастали в спор, который, если заходил слишком далеко, то выводил британца из себя, и он демонстративно уходил стоять у окна с видом обиженного на весь мир человека. Потом этот запал проходил, но грозил тут же вернуться.
В последние дни ярко светило солнце, однако воздух был уже холодным. Это чувствовалось по задуваемому ледяному сквозняку через дырку в заколоченном окне. Альфред мёрз, но продолжал работу, оставленную Уинантом.
Артур зашёл без приветствия, как к себе домой, и, аккуратно повесив на вешалку шляпу, оказался в центре кабинета. Его взгляд мгновенно встретил взгляд Альфреда, и некоторое время британец просто стоял и смотрел на него.
– Доброе утро. – решил сказал Джонс с улыбкой, возвращаясь к бумагам.
– Доброе. – ответил британец, привычно сложив руки за спиной, обводя взглядом комнату. Минуту спустя Артур со вздохом направился к столу, за которым сидел Альфред. Последний видел это краем зрения, но намеренно не стал выпрямляться, продолжая перебирать документы. Дело, в конце концов, было важное, и Джонс не собирался больше халтурить.
Он очень старался не отрываться от работы в последние недели. И очень старался не оторваться сейчас.
Артур, опираясь на противоположный край стола, так и не заговорил.
– В чём дело? – потребовал Альфред, украдкой понимая глаза.
Артур прочистил горло. Потом открыл было рот с явным намереньем что-то сказать, но мгновенно передумал, повернувшись с недовольным видом к окну.
Альфред подождал, но получил только очередную порцию молчания. Устало вздохнув, он отложил стопку с документами и поднялся, лениво поправляя съехавшие очки.
– Артур, что случилось?
– Я не хочу быть здесь. – коротко ответил британец, от чего Альфред пришёл в ступор.
– Ладно. Тогда зачем пришёл?
То выражение, с которым Артур рассматривал вид из окна, явно давалось ему через силу.
– Премьер-министр очень настаивал.
– Так И зачем? – продолжал недоумевать Альфред. Он ждал слов отрицания: очередного стойкого заверения, что Артуру плевать на посольство и самого Джонса, как и на мнение всех американцев вместе взятых.
– Затем, – негромко начал Артур, - Что Премьер находится на грани морального истощения. И он…
– Что? – не выдержав, спросил Альфред.
– Попросил найти способ поднять ему настроение.
Альфред заморгал от удивления.
– И при чём здесь я?
Артур в нетерпении ударил кулаком по столу, да так, что тот отъехал на пару дюймов.
– Ты, Америка, как раз таки при всём!
Последовала гробовая тишина, усиливая и без того резко прозвучавший выкрик британца. Альфред почувствовал прилив жара к лицу, а также то, как сжались кулаки. Он выпрямился, чтобы сбросить напряжение и чтобы казаться ещё выше того, кто сейчас буравил его взглядом. Не злобным, но почти угрожающим.
– Только не снова…
– Да. Снова. – отозвался Артур. – Поверь, я сам не хочу об этом говорить. Но Премьер – хочет. – британец отвёл взгляд, и Альфред видел, как он борется с чем-то внутри себя. Стиснув зубы, он глубоко вздохнул и вернул себе самообладание. – К сожалению, речь не о том, чего хочу я. Если Премьер-министр принял решение, я следую, вот и всё.
– Ты знаешь, что я не могу… повлиять ни на что. – осторожно начал Альфред . – Ты же итак это знаешь.
– Да, знаю. – Артур согласно кивнул. – И знаю, что ты не собираешься влиять на своего босса или конгресс. Даже если действительно хочешь повлиять. С чего вдруг. Люди в штатах ведь в безопасности. Пока что. – уточнил он, сделав паузу. – Я сказал об этом Премьеру, но его это не успокаивает. Знаешь, он надеется, что… Ты ведь слышал про «Керни» и «Джемса Рубена» ?
– Да, слышал. – задумчиво ответил Альфред, мигом позабыв о назревающем недовольстве. – Я их почувствовал. – его взгляд упал на левую ладонь. – Это было как точечный удар, вспышка. Раз и прошёл. Но я хорошо помню это ощущение…
Эсминец «Керни» был выведен из строя во время эскорта британского конвоя. А эсминец «Джеймс Рубен» стал первым потопленным судном США в Атлантике.
Джонс смотрел на свою руку, и воспоминания поднимались в нём, превращаясь почти в физические ощущения. Пугающее и болезненное ощущение надвигающейся войны.
– Да. Я понимаю. – Артур смотрел на Джонса без притворства. Его лицо выражало искреннее сочувствие.
Альфред ответил едва заметным кивком, и ему тут же стало дурно от самого себя. Кто он такой, чтобы переживать из-за двух эсминцев – всего лишь маленького укола в руку, - стоя рядом с человеком, пережившим месяцы непрерывного блицкрига прямо по столице? Кто он такой, чтобы чувствовать грусть от потери ста пятнадцати жизней, когда Англия потерял десятки тысяч? И сейчас смотрит на него с таким глубоким пониманием, словно забыл о своих собственных потерях.
– Да ничего. – Альфред тут же сменил грусть на оптимизм. – Тебе то было куда хуже.
– Смерть – она везде одна. – отозвался Артур, глядя в сторону. – То, что я потерял больше людей, не значит, что тебе нельзя скорбеть по своим.
Сердце стукнуло под рёбрами и забилось чаще. Альфред сглотнул через силу, чувствуя, как почему-то краснеет.
– Да, верно. – он уставился на стопку документов перед собой, не в силах смотреть на британца.
– Премьер-министр надеялся, что этот инцидент станет поводом для более воинственного настроя американцев. – Артур так же не смотрел на Джонса.
– Да, он стал. – кивнул Альфред. – Дома об этом много говорят. Люди хотят мстить Германии, но в основном это только громкие разговоры и выкрики на митингах. – он взял чернильное перо, но, не зная где писать, просто постукивал им по столу. – Безразличные слова.
Эта тихая фраза повисла в воздухе вместе с тягучей тишиной. Артур не двигался, словно забыл, что собирался куда-то пойти. Так они стояли, глубоко погружённые в воспоминания о собственном прошлом. И мысли о неизвестном будущем.
Артур протянул руку неуверенно, почти неловко, коснувшись, а затем сильно сжав руку Альфреда выше локтя. Джонс вскинул взгляд и почти отпрянул, но, когда их с Артуром глаза встретились, так и застыл на месте.
– Я здесь не для того, чтобы упрашивать или сдабривать тебя. – голос британца был спокойным. – Я знаю, что у тебя нет возможности привести свою страну к войне. Особенно, если учесть, как ты далеко от Вашингтона. И если учесть, что ты… сам этого не хочешь. Я сам понимаю, что говорить тут не о чем, просто мой босс…
Альфред кивнул, как бы говоря «да, понимаю». Ему очень нравилось прикосновение британца, оно успокаивало и подкрепляло все слова Артура чем-то личным.
Он вскоре убрал руку, и Джонс от неловкости не знал, куда деть свою. Сновал ладонью то к карману, то к поясу, пока не оставил висеть вдоль тела.
Артур шагнул к двери, но затем повернулся к Джонсу снова.
– Пусть ты далеко от дома, но ты и здесь принимаешь решения. Здесь у тебя тоже есть важные дела. – он сделал паузу, потом добавил. – Ведь нынешняя поддержка со стороны твоего народа касается не англичан.
Артур не вкладывал в эту реплику никаких сильных эмоций, просто констатировал факт. Альфреду, как и людям в США, нет дела до конкретно Англии, только до мировой позиции относительно войны. Как и у людей США, у него нет физической и моральной нужды вступать в конфликт.
Альфред Ф. Джонс не станет повевать за Англию, сколько бы мелких стычек в Атлантике не произошло.
Ведь кроме того, что копилось и бурлило в его душе, вслух он ни разу не давал повода думать иначе. Как в тот самый первый разговор между ним и Артуром, который навечно врезался в память. Откровенно говоря, Альфред ведь ни разу за всё время не говорил о поддержке, в обычном или политическом смысле, прямо.
Альфред сглотнул, чувствуя странное бессилие.
– Как ты, кстати? Нормально себя чувствуешь?
Британец задумался.
– Нормально. Восстанавливаюсь. – Артур охотно принял смену темы разговора.
– Все настолько хорошо?
– Хочешь проверить? – Артур вскинул бровь и отозвался сардоническим смешком. – Я почти полностью поправился, правда. Сейчас если стоит волноваться, то только за Россию.
Альфред прыснул.
– О да, за него поволнуешься.
Они обменялись улыбками и ненадолго затихли.
– Думаю, мне пора. – британец взял с вешалки шляпу. – Я должен передать Премьер-министру, что все попытки привлечь американцев к войне оказались тщетны. Это правда, я говорил с самим Америкой.
– Артур. – позвал Джонс, когда тот уже почти вышел из двери. Артур развернулся с явным недоумением на лице. – Не сдавайся, ладно?
Лицо британца едва заметно вытянулось, и он смотрел на Джонса, не шевельнувшись. Смотрел так, как не смотрел за все их встречи – с какой-то искрой принятия и доверия, и одновременно с чем-то, чего Альфред до конца не мог понять. Момент просветления быстро прошёл, и Артур в своей обычной манере вскинул подбородок.
– Не тебе советовать мне такое. - он почтительно тронул шляпу, - Доброго дня, – и скрылся в дверях.
– Пока, Артур, - запоздало вслед сказал ему Джонс.
***
– Вот те самые документы. – Альфред протянул стопку папок, над которым работал, севшему за стол Уинанту. – Э, посол…
– Что такое? – отозвался Уинант. Кажется, он пребывал в приподнятом настроении, что ещё больше подтверждало догадку Альфреда на счёт того, откуда посол вернулся. Точнее, от кого. Это не было тайной, но Джонс предпочитал делать вид, что не в курсе, хотя то и дело краснел от осознания.
– У тебя галстук как попало завязан.
Уинант замер, щупая воротник, а затем принялся исправлять указанное.
– Действительно. Спасибо, Альфред.
– Не за что. – Джонс устало плюхнулся в кресло посреди кабинета, распрямляя ноги. – Слушай, скажи мне кое-что.
– Что именно? – быстро справившись с галстуком, Уинант теперь тщетно искал на заваленном столе запропастившуюся куда-то ручку.
– Почему мои люди настолько не заинтересованы? – Джонс исподтишка посмотрел на посла и встретил его до крайности удивленный взгляд. – Артур приходил сегодня, и… он был зол. Знаешь, как он обычно бывает зол. Скрывает это… В общем, он очень ждёт моей поддержки в войне. Поддержки именно его страны, его людей. Но я… Чёрт, я не знаю, что делать.
Уинант замолчал, видимо надолго, и только буравил Альфреда тяжелым пристальным взглядом. Лицо его было спокойным, но в глазах мелькали искры. Джонс продолжил.
– Я думаю… Ну он же знает. В смысле, он вслух признал, что понимает, что я ничего не могу сделать. Что общество на меня влияет, а не я – на общество. Как и на решения Президента. Конечно, не все мои люди просто говорят, многие делают попытки пробиться и потребовать помощь Англии, но…
– Но что? – заговорил Уинант, когда Альфред застопорился и не смог уловить, куда дальше идёт его мысль. Он замотал головой.
– Я просто не знаю, что делать. Я больше не могу говорить, что ненавижу его или что-то такое, потому что это не правда. Но… чёрт подери, разве мои люди не на первом месте для меня? Разве я могу идти наперекор своему народу?
– Только ты решаешь, можешь ты идти или нет. – уверенным и спокойным, почти холодным тоном ответил ему Уинант.
Альфред не нашёлся, что добавить, хотя никакого решения не нарисовалось в его голове. Или, возможно, он просто хотел, чтобы это решение было проще.
Не говоря ни слова, он устало вздохнул откинулся на спинку кресла.
Уинант вернулся к работе, но над его лицом нависли тучи.
***
– Ты уверен, что вылечился? – спросил Альфред, опираясь на стойку кухни и скрестив руки на груди.
– Определенно. – отозвался Артур, закатывая рукава и принимаясь мыть посуду. Альфред не мог оторвать глаз от оголённых предплечий, густо покрытых шрамами. Заметив это, Артур устало покачал головой: - Успокойся, это сейчас они выглядят так жутко, через несколько лет всё исчезнет. Останутся только самые глубокие, и то почти незаметно.
– Хм, ясно. – едва слышно ответил Альфред, тем не менее продолжая пристально разглядывать руки британца, пока тот был занят. Невольная тишина не сказать, чтобы была тяжёлой, но держалась на грани неловкой. Альфред смотрел то на руки, то на осанку, то на профиль британца, который казался безразличным к этому, за исключением покрасневших ушей.
– А ты сильный, знаешь? – выдал Альфред внезапно и сглотнул, пытаясь скрыть свое же удивление.
– Дело вовсе не в силе, - ответил Артур, продолжая тереть тарелку усерднее, - А в необходимости.
– Не убавить, не прибавить, - сказал Джонс почти с улыбкой, почти – что опять удивило его – с очевидным одобрением, симпатией в голосе. – То-есть я имею в виду… - он прокашлялся. – Ты внушаешь уверенность, вдохновляешь… свой народ. Если бы они только знали, как смело ты держишься.
– Я держусь, потому что они держатся. – спокойно констатировал Артур.
– Да, точно. – рассеяно кивнул Джонс.
***
В один из дней Альфред снова направлялся к британцу домой, как вдруг увидел того, идущим навстречу – в посольство. Оба встали на месте и мимоходом отвели глаза в сторону.
– Привет. – первым сказал Альфред, украдкой глядя на Артура.
– Доброе утро. – ответил тот каким-то хриплым голосом.
– Направляешься по делам в посольство? – выпрямляясь, более смело обратился Джонс.
Артур ответил не сразу, явно взвешивая слова.
– Я шёл, чтобы увидеть тебя.
Альфред опешил от неожиданной прямоты и разинул рот в немом вопросе.
– Премьер-министр опять велел мне поговорить с тобой. – быстро исправился Артур, говоря более жестким тоном. – Только поэтому.
– А, - Джонс рассеяно потер затылок.
– Но, похоже, я застал тебя в неудобное время, поэтому прошу меня извинить. – британец надвинул шляпу на глаза и быстро развернулся, чтобы уйти.
– Стой. – Альфред успел подлететь к нему за два больших шага и поймал Артура за локоть. – Всё в порядке, время удобное. Не уходи. – британец изумлённо уставился из-под шляпы, и Джонс понял, что краснеет. – Просто я… В общем, пошли.
Он кивнул в сторону посольства, отводя взгляд, и направился туда, отпустив руку британца. Тот спустя мгновение, последовал за ним.
Оказавшись на площади перед посольством, Альфред по привычке окинул взглядом бывший дом Джона Адамса. Он всегда почему-то видел его первым из всех строений. Оглянувшись на Артура, Альфред заметил, что и тот смотрит на это же здание, с таким же задумчивым выражением.
В здание посольства они зашли очень официозно, здороваясь со всеми, но не разговаривая друг с другом.
***
– Остановка явно накаляется. – прокомментировал Альфред, читая телеграмму из Вашингтона.
Уинант согласно кивнул, хотя по-прежнему хмурился. Он вообще выглядел с каждым днём всё более измотанным и раздражённым, почти на грани собственной сдержанности. Всё вокруг, включая людей, медленно стягивалось в какую-то чудовищную воронку, Альфред только не мог понять, из-за чего. Ноябрь был в самом разгаре, и погода сильнее портилась. Германия грозила со дня на день разгромить фронт Советского Союза, и, по словам Президента США, Япония вот-вот готовилась нанести удар.
– Если так продолжится, это будет война не в том месте, не в то время, не в том океане, - бормотал Альфред себе под нос, - Целый год прошёл. Как Президент вообще отпирался от Японии?
Уинант активно закивал.
– Этот конфликт неизбежен. – ответил он. – Ты загнан в тупик, Альфред, и выход только один.
– Выход… - повторил Джонс, то ли ровно, то ли вопросительно.
– Президент скован по рукам, Конгресс колеблется, а народ, требуя противоположных решений, ещё больше сбит с толку. Не удивительно, что Президент бездействует. Потому что он призвал армию США, однако для них – никакой войны нет. Они не получали достоверной информации. Они не отзываются на почти насупившую войну для Америки.
– Пустословие. – осенило Альфреда, голос его был приглушен.
А разве ему не должно быть так же всё равно? Так же, как этим солдатам, которые сидят на военных базах и в неведении смеются опасности в лицо?
– Вот копия письма Премьер-Министра в Палату Общин. – сказал Уинант, подавая бумагу Джонсу. Последний зачитал его вслух.
– «Во время мировой войны нет ничего опаснее, чем жить по грубым постулатам Опроса Гэллопа, по меркам роста, веса и объема… Ведь есть только один единственный долг, способный защитить и уберечь от опасности. Это долг верить в правду и не бояться говорить её там, где это действительно нужно, где это действительно правда».
Альфред похолодел. Он вернул сложенный вдвое листок, не глядя Уинанту в глаза.
– Ты осуждаешь Премьера за его слова? – спросил посол. Альфред тут же покачал головой.
– Нет… Он прав.
Джонс сунул сжатые кулаки в карманы куртки, глядя в стену и не говоря ни слова. Хотя сами слова громыхали в его голове, словно в рупор, поэтому молчать он не мог.
И не мог говорить.
И не мог молчать!
Порыв податься вперед был подавлен внезапным запретом. Альфред сглотнул, стискивая зубы.
Он ведь всё делал правильно, старался делать изо всех сил. И всё равно делал не то, совершал ошибки. И ещё больше становился не уверен в том, что это верный путь. А всё же…
– Посол. – резко выпалил Джонс, сам удивившись.
– Да, Альфред? – в противовес тихо отозвался Уинант.
Джонс медлил, до боли прикусив губу. Где-то внутри собиралась знакомая, но пока ещё слабая волна дрожи, однако он решительно посмотрел собеседнику в глаза. Сейчас было бессмысленно рассуждать, что справедливо и правильно, а что нет.
– Скажи мне, почему я заинтересован?
– Что…? – только и смог вымолвить Уинант, напрочь сбитый с толку этим вопросом. Не сумев подобрать слов, он только вопросительно смотрел на Альфреда, а тот отвечал удвоенным недовольством.
– Если мои люди не заинтересованы в том, чтобы помогать Англии… то почему Я заинтересован? Они не хотят ничего делать, так почему же я хочу сделать что-то? – чувствуя, как начинает хрипеть, он прокашлялся, - Разве мне не должно быть наплевать?
Повисла небольшая пауза, в которой лицо Уинанта сперва потемнело от подозрения, а затем вытянулось от какого-то другого, по-родительски мягкого удивления. Он едва не улыбнулся.
– Ты сейчас серьёзно?
Альфред в этот момент засомневался. Посол всегда умел заставить его почувствовать себя либо самым лучшим в мире, либо, как сейчас, самым большим идиотом, задающим дурацкие вопросы.
– Я не думал об этом настолько… Но сейчас понял. Помнишь в Вашингтоне, когда мы были на собрании с президентом? Как я тогда… повёл себя.
Уинант кивнул, внимательно слушая. Альфред почувствовал, что стремительно краснеет.
– На меня тогда так накатило. Я был правда очень зол и недоволен ситуацией. А теперь… когда вернулся сюда, всё опять спокойно. Это как-то тупо. В чём смысл?... Я хочу сказать, я не строю общественное мнение, так? Но, если мои чувства изменились, почему общество совсем не поменялось? Должно же оно было как-то измениться. А если нет, то ведь и я не должен был меняться.
Дрожь усилилась, охватив всё тело, но пока лишь прошла волной. И с ней вернулись мысли, пока ещё не в форме слов, которые он старательно прятал подальше.
Зачем ты со мной…
Альфред закрыл глаза и глубоко вздохнул, чувствуя, как сдувается едва назревший комок напряжения. Однако, стоило ему открыть их, как он встретил взгляд Уинанта, стоящего теперь всего в паре шагов. Посол молчал, но смотрел очень сурово, без капли раннего смущения или учтивости. Его нельзя было назвать злым, нельзя было назвать недоумевающим, Альфред не бы уверен, что вообще сможет дать этому взгляду характеристику.
Тело Джонса покрылось холодными мурашками.
Он привстал и сел на кресле поудобнее, однако из-за продолжительного молчания это только усилило его дискомфорт. По началу думая, что Уинант просто как обычно подбирает слова, Альфред вдруг понял, что посол намеренно с усилием буравит его взглядом.
– В чём д…? – пробормотал он, но Уинант перебил его.
– Послушай меня. – резко, но как-то размеренно начал посол. Джонса передёрнуло, хотелось защищаться, отбиваться, но не дать ему продолжить.
– Я знаю! Я просто… здесь я думаю о том, о чём не стал бы думать нигде больше. Всё дело в этом месте. Я прав? Это всё брехня, да? Чувства державы отражают большинство – большинство! – своих людей. Верно?
– Разве это плохо? – вместо ответа сказал Уинант, одновременно прерывая и вторя горячему тону Альфреда. – Разве плохо чувствовать то, что ты чувствуешь?
– Я… не знаю. – сдался Альфред, снова елозя на кресле, - Я смотрю на него, и… И хорошо помню, что чувствовал, когда только приехал. Много месяцев назад. Что я думал, что чувствую. Мне было плевать. Совсем… А теперь, когда я смотрю на него, я понимаю, что не хочу его потерять. Я… хочу, чтобы он жил. Чтобы выжил. Радуюсь, когда вижу, как он поправляется, как всё становится лучше. Когда вижу, какой он сильный. И я… хочу ему помочь, я… Я не знаю!
Альфред дёрнулся на месте, нервно водя по затылку, потом скрестив пальцы, потом разомкнув их. Боролся изо всех сил, чтобы оставить всё внутри.
– Я не должен этого чувствовать. – поставил он мнимую точку.
– Не должен? – повторил за ним Уинант. – Почему?
– Потому что, как державы… - Джонс замолк и прикусил губу, дергая коленом и сдавливая пальцы на правой руке. Тело его подводило, всё его существо содрогалось и готово было расколоться а два непримиримых полюса. – Потому что большинство моих людей ненавидит Англию.
– А другие хотят спасти, и по-настоящему любят.
Альфред хотел было громко возразить, но Уинант с напором добавил:
– Такие, как я!
Альфред некоторое время подсознательно примерял этот вариант, а затем мотнул головой.
– Нет… Большинство…
– По-твоему, я не часть державы, если думаю не как большинство? – спросил Уинант. – По-твоему одной ненавистью строится твоя общественность?
– Я.. нет…
– Неужели я не американец, если люблю Англию?
Альфред вдруг захлопнул рот, потеряв нить своих доводов. Тяжело вздохнул от нехватки воздуха в лёгких.
– Нет… - ответил он. – Ты всё ещё американец. Ты – один из моих.
Уинант одарил его слабой улыбкой, и Джонс почувствовал, как собственные губы дернулись улыбнуться в ответ, но только на долю секунды.
– Но, даже если не все ненавидят Англию, я – должен ненавидеть. Я не могу пойти против чувств большинства. А они не хотят войны. – он снова глубоко вздохнул. – Поэтому я и не знаю, что тут сделать. Я делаю, что могу. Просто… это сложно, ужас как сложно делать одно, а чувствовать другое. И напоминать себе каждый раз, что это – другая держава, это не мои люди. Это не я, и это не моя война.
Альфред уткнулся взглядом в ботинки. А когда снова поднял взгляд, посол всё ещё возвышался над ним, стоя в двух шагах. И впервые Альфред видел, как на лице посла красуется самое настоящее неодобрение, почти злоба. Джонс заморгал. Это застигло его врасплох, заставив незаметно вжаться в спинку кресла.
Уинант шумно выдохнул, распрямляя осанку и посылая долгий взгляд в окно.
– Ты действительно так чувствуешь? – спросил он, спустя минуту.
– Я… - желая ответить утвердительно, Альфред запнулся.
– Вот я смотрю на Лондон, - начал посол с пугающе фальшивым спокойствием, - И не чувствую ненависти. Всё, что я чувствую, глядя на Лондон, это желание поскорее окончить войну, чтобы окончить страдания Англии и всех людей Великобритании. Я чувствую противоположное ненависти.
– Я… Но… - начал он, глядя мимо собеседника.
– Но - что, Альфред? – парировал Уинант, - Что?!
Это всего лишь вопрос времени…
Глаза Джонса округлились, щёки потеплели.
Зачем ты со мной…
– Даже если… - голос не слушался. – Даже если я чувствую именно это… это всё не важно. Потому что я - держава, и это мои люди, и я – это мои люди!
– Когда же ты поймёшь, что я тебе говорю?! Что я пытался сказать тебе всё это время!
Уинант так резко перебил его, что Альфреда вздрогнул, вперив в него огорошенный взгляд. Джонс ощутил порыв ответить «Да, сэр?!», которое уже забыл, когда последний раз употреблял.
Вместо слов Уинант сделал решительный шаг к Альфреду и прижал ладонь к его груди – там, где было сердце.
– Вот где ты! Тебя создают не только твои люди. Твои чувства – тоже настоящие. Это и есть ты.
Уинант отнял руку и выпрямился. А Альфред так и остался сидеть изваянием, только глаза по-прежнему были с монету в доллар.
– Когда ты закрываешь глаза, - то, что ты видишь и чувствуешь, только твоё, а не миллионы сознаний разных людей. Ты феноменальная личность, но ты также живой человек. Я понял это с нашей первой встречи и понимаю до сих пор. И, если сейчас закрыть глаза и прислушаться, что ты увидишь?
– Посол, я… - шок Альфреда отчетливее проступал на лице.
– Что ты видишь?
Повинуясь, Джонс отчаянно зажмурился. Но не смог ничего увидеть или услышать. Сердце барабанило так сильно, что невозможно было ни на чём сосредоточиться.
Альфред открыл глаза, и снова встретил тот же взгляд Уинанта – внимательный, недовольный, требовательный.
– Для тех, кого ты зовёшь своим народом, для кого ты жертвуешь своими чувствами до тех пор, пока от тебя самого ничего не остается, - для них Англия или любая другая держава - всего лишь страна. Не человек, которого видишь ты. Для людей Великобритания – всего лишь набор островов в Атлантическом Океане. Для них нет личности, нет имени или лица, которое ты хорошо знаешь и помнишь. Ты ведь помнишь?
– Нет… - замотал головой Альфред, не понимая ничего. Он сглотнул комок в горле.
– Для людей ваше прошлое – это история. Факты, даты, события. Но для тебя – это воспоминания.
От последней фразы в голове Альфреда будто ударил гонг, отдаваясь долго и болезненно по всему телу. Он понялся и сделал несколько неуверенных шагов назад, упрямо мотая головой.
– Сейчас твои руки дрожат, - начал Уинант, и Альфред, посмотрев на них, понял, что дрожат это ещё мягко сказано. Он стиснул их в замок. – Они дрожат не из-за постановления Верховного Суда или в борьбе за Конституцию. Они дрожат от избытка твоих эмоций.
Альфред первый раз в жизни видел Уинанта действительно злым и напористым. Поэтому не имел представления, как отвечать ему. При этом каждое сказанное слово пронзало до самой глубины души.
– Скажешь, ты бы не заплакал, если бы сэр Кёрклэнд умер?
Альфред замер на месте, уставившись на Уинанта во все глаза. Но так и не мог выдавить из и звука.
– Что, если бы вся Великобритания погибла уже завтра? Часть твоих людей не повели бы и бровью, кто-то начал бы праздновать. Но что бы ты сам почувствовал? Что ты будешь делать, если Артур Кёрклэнд завтра исчезнет?
Альфред смотрел на посла, не моргая, чувствуя, как по телу стремительно пробежал ледяной озноб, достигая всех нервных окончаний.
Это всего лишь вопрос времени…
– Не важно, что чувствуют люди, живущие на твоей земле, Альфред. Важно, что чувствуешь ты сам. А теперь, скажи по-настоящему, от своего живого сердца… что ты чувствуешь?
Джонс отвечал ему всё тем же окаменевшим от шока взглядом.
– Думаю, ты понимаешь, что это и есть заинтересованность.
Альфред стал качать головой, но Уинант придвинулся ближе и почти вупор к собеседнику сказал тихим, мягким тоном:
– Будь честен с собой, Альфред.
Джонс дышал мелко и часто, руки тряслись, сердце буквально выпрыгивало, и он не представлял, как успокоиться.
Вся эта ситуация была невозможной.
Память взрывалась от метущихся со скоростью света картин. Воспоминаний о последних месяцах, о далёком прошлом, о том, что Джонс оставил позади, и о том, что пытался стереть навсегда.
Кровь на полу около приоткрытой двери, пыль в самых далеких уголках комнаты. Жилое помещение, похожее на заброшенное.
Затуманенный взгляд Артура, когда он понимал, кто стоит перед ним и не мог поверить, и при этом старательно пытался держаться стойко и сильно, цепляясь за присутствие Альфреда и отторгая его в одно и то же время. Рука, закидывающая одеяло, издевательская ухмылка, смеющиеся глаза, гонящие прочь.
То, как Артур держался в сознании, когда смерть его почти забрала. То, как он злобно сверкал глазами из-под окровавленных век, как безразлично закатывал их, глядя на неловкие движения Джонса. То, как его охватила судорога в поезде до Бристоля. Или как он в любой точке страны всегда находил взглядом Лондон далеко за горизонтом. Как он с перебитыми конечностями и множеством ожогов пробирался через опасные развалины, как кричал сквозь слёзы, уткнувшись в плечо Джонса – человек, потерявший всё в этой жизни. И всё равно не сдавался.
Альфред чувствовал, как тело дрожит в такт ритмичному грохоту, заполнившему всю комнату или, может быть, даже всё здание.
Зачем ты со мной…
– Я не знаю…
А сердце?...
Сердце знало. Отдавалось таким сильным стуком, что оглушало.
– Я не знаю!
– Альфред.
– Я не знаю, что я чувствую! – закричал он, что есть силы. Дрожа, он видел, как нависает над Уинантом, хотя тот, кажется, не отпрянул. – Я пытался понять, ясно?! – не сбавляя тона, продолжил он. – Я пытался понять это ещё тогда, когда тебя на свете не было! Так что заткнись!
Собственная реплика немного вернула чувство происходящего, но Альфред знал, что это в любом случае правда. В памяти вдруг всплыли слова Артура:
«Я долго пытался тебя ненавидеть...»
«Ничего так сильно не хотел, только ненавидеть тебя»
Он понимал это прекрасно. Это было правдой и для Альфреда. Он пытался ненавидеть, десятилетиями и веками пытался. Ничего в жизни так не хотел, как, чтобы Артур умер, исчез с глаз долой! Чтобы Альфред Ф. Джонс мог принадлежать себе, без принадлежности к Великой Британской Империи, чтоб её…
Он понимал это прекрасно.
Как и то, что это невозможно.
– Не строй из себя отца, мне не нужен отец! – голос Альфреда дрожал. – Я… пытался быть искренним с того самого дня, как… как стал страной. Ты понимаешь, как это было давно?
Повисла пауза, заполненная частым дыханием Джонса.
– Я устал от постоянного псевдо-опекунства, мне надоели эти подачки типа «будь самим собой» и так далее… Я и есть я! И я не знаю, что я чувствую!
Альфред ощущал, как земля начинает уходить из-под ног. Всё, что он считал верным и точным, теперь было неправильным и ложным.
Он никогда не ненавидел Артура, и всегда тянулся к нему. Никогда не был равнодушен к нему. Он всегда…
– Я…
Голос пропал, и Джонс на подкашивающихся ногах просеменил к двери. Однако у него не было сил просто уйти, захлопнув её за собой. Он так и остался на месте, держась за ручку, как за последнюю опору. Его продолжало трясти, по вискам лился пот. Альфред упёрся лбом в панель двери, закрыв глаза, пытаясь хотя как то восстановиться, но тщетно.
Ведь если прислушаться, и всё-таки увидеть…
Зачем ты со мной…
Истина ослепляла его, и он уходил от неё. Это было слишком, он не мог, просто не мог. Зачем нужно это понимать, тем более признавать. Всем будет лучше, если это останется там, за горизонтом. Так далеко, что невозможно будет дотянуться. Ведь если он попытается дотянуться.
Если попытаться…
Есть принять.
Если быть честным с собой…
Нет. Нет, нет и нет!
Нет, нельзя быть честным. Нельзя, не нужно быть честным.
Это уже не в какие ворота, это уже перебор!
Лучше об этом не вспоминать. Лучше забыть. Лучше никогда не помнить!
Но, если… Если всё таки быть честным.
Это лишь вопрос времени.
Я не хочу его потерять.
С каких пор всё изменилось? Когда это он перестал быть уверен – на все сто процентов – в своих чувствах к Артуру? И когда успел напридумывать того, чего якобы нет, и что якобы есть?
Из-за этого всё стало так сложно.
Да, он не может не чувствовать ничего. Он чувствовал что-то. Но это никак не привязанность, не забота, не …!
Альфред сильнее вжался лбом в холодную дверь, стискивая зубы. Открыл глаза и тяжело выдохнул. Ручка двери была как отправной пункт, старт, с которого он готов быть сорваться, убежать.
– Не я хочу спасти Великобританию. Я хочу спасти Артура. Потому что он важен… Для меня. – говорил он тихо, но знал, что Уинант стоит близко и всё слышит. – И в то же время, он мне никто. Я хочу его ненавидеть, хотя знаю, что невозможно. Но… и… - он глубоко вздохнул. - этого я его тоже не могу.
Зачем ты со мной…
– Он использует меня, я использую его. Это просто политика.
Не давая Уинанту возможности заговорить, Альфред выскочил за дверь.
***
Джонс не собирался идти к Артуру. Но всё же оказался на пороге его дома.
Толкнув по привычке дверь, он вошёл нерешительно, чувствуя, как сильно колотится сердце. Когда он встретился глазами с Артуром, лицо вспыхнуло, тело всё сжалось, готовясь к атаке. Сердце споткнулось и забилось ещё быстрее.
В голове зазвенел настойчивый колокольчик: Уходи. Уходи. Уходи!
Артур смотрел на него очень внимательно и неоднозначно. Что-то явно было не так, потому что он медленно убрал книгу, не отрывая при этом взгляда от Джонса, и обеспокоенный шагнул к нему.
– Я возвращаюсь домой. – коротко констатировал Альфред. Артур замер на расстоянии, и в его глазах на секунду мелькнула нотка того, что Джонс мог сейчас однозначно отождествить с собой. Печаль.
Британец выдохнул, уводя в сторону взгляд, который менялся, рассыпался, горел и потухал, и всё за доли секунды. Альфред понимал, и не осуждал его за недовольство. Давай, вали! Вали в свою чёртову страну, в которой нет бомб и с экономикой всё в порядке! Давись своими закусками, жри до отвала!
Но вместо этого Артур вдруг отбросил весь яд, который обычно из него сочился без слов, и без тени издёвки сказал:
– Хорошо. – сказал почти спокойно, если не считать того, как он нервно сглотнул после, и развернулся спиной, направляясь вглубь дома.- Удачной дороги.
Альфред нерешительно топтался на месте, а потом шагнул вслед за ним, поймал за локоть.
– Артур.
Британец не стал подпрыгивать, даже не напрягся и не отпрянул. Наоборот, он развернулся к Джонсу сам, и смотрел с искренним беспокойством. Он смотрел на него.
У Альфреда перехватило горло. Сердце отрывисто колотилось, мешая думать и практически мешая дышать.
Это было слишком.
Это было слишком!
– Артур, я… - выдохнул он.
Но Джонс совершенно не представлял, что собирался сказать. В голове было пусто. Да и говорить было нечего. А, если бы и было, уже слишком поздно. Он увидел, он узрел, понял, и теперь должен затолкать это всё обратно, туда, откуда эти чувства нагло и без спросу вылезли.
Джонс прильнул к Артуру и крепко обнял его. Тот только успел слабо охнуть от удивления.
– Альфред, что…?
– Когда ты говорил, что держишься, потому что твой народ держится, ты говорил серьёзно?
– Конечно, - озадаченно ответил британец, не обнимая Джонса в ответ, но и не отстраняясь.
– И ты держишься… только поэтому? – Альфред говорил быстро, бессильно буравя взглядом противоположную стену, не обнимая, а будто держась за Артура. – То-есть, ты не держишься, потому что сам держишься? А потому что за тебя это делают твои люди?
– Я не понимаю, о чём ты. – отозвался Артур.
– Ты чувствуешь себя личностью? Отдельно от своих людей, отдельно от всех, сам по себе? Вот о чём я!
Артур молчал.
– Ты чувствуешь себя человеком? - у Джонса бесконтрольно сбивалось дыхание.
– Конечно, Альфред… ты чего?
Альфред замер, сильнее округлив глаза, неотрывно глядя в стену. Дрожь опять накатывала, но сейчас её просто необходимо было сдержать.
Артур слега отстранился, упираясь руками в грудь Джосу, аккуратно, просто чтобы заглянуть ему в глаза.
– Это невозможно, - сказал он уверенно, - представлять чувства всех своих людей. Они все каждую секунду думают о разных вещах. Конечно, я представляю некую общую суть и социальную позицию, но не более. В нас есть чувства, которые не зависят от людей. Наши собственные. Они незаметны не для кого, только для нас.
Альфред не мог говорить, горло перехватило слишком сильно. Он мог только смотреть в глаза британцу. Смотреть на него.
Какого ещё ответа он ждал?
Как сам жил так долго без этого осознания?...
Альфред понимал, что Артур по-прежнему держит руки на его груди. А значит точно чувствует сердце Джонса, чувствует, как оно бьётся от волнения.
Это было видно по взгляду. И кажется, британец сам видел в глазах Альфреда всё.
Артур нерешительно поднял руку и медленно, как плывущее облако, прикоснулся к щеке напротив. Ощущение было близким и таким горячим. Альфред ни за что не хотел, чтобы оно исчезало.
– Мой мальчик, что с тобой происходит? – шёпотом, почти запнувшись от неуверенности, спросил Артур. Его горло дёрнулось в знакомом сухом глотке.
Внутри Альфреда что-то щёлкнуло, лишив на мгновение всех чувств разом, но тут же вернув их, наполняя тело непонятным теплом, тихим и успокаивающим. В этот момент Альфреду не хотелось двигаться, не хотелось никуда уходить, никуда уезжать. Впервые с момента приезда его беспокойное сердце будто остановилось, застыло вместе со временем.
Артур не шевелился, не отстранялся. В глазах британца скакали эмоции, и стоял он теперь почему-то ближе, а его рот был приоткрыт.
Они вышли из ступора одновременно, синхронно отпрянув каждый в свою сторону, лишь секунду спустя понимая, что выставили перед собой руки, которыми оттолкнули друг друга. Альфред развернулся почти спиной, глядя куда-то в книжную полку, но не видя ничего, кроме лица Артура. Он зажмурился.
– Я… должен вернуться, потому что… там с Японией проблемы. – сказал Джонс, стараясь быть смелым, поэтому снова посмотрел на собеседника, - Рузвельт… всё равно скоро позвал бы меня назад… Так что мне… лучше вернуться прежде, чем, ну… дела станут хуже.
– Конечно. – Артур старался говорить ровно, однако его лицо было красным, как советский флаг. Джонс чувствовал, что и у него на лице пожар.
– Мне… мне пора. – продолжал тараторить он. – Пора домой.
Артур закивал.
– Конечно, отправляйся… Удачной дороги.
Альфред слышал голос британца и не мог поверить своим ушам, хотя видел и понимал, что это правда. Ему тоже хотелось сказать это, и он тоже не мог.
Я буду скучать.
Нет, этого не должно быть. Не могло быть. Какое скучать? По кому скучать?
Альфред отшатнулся к двери. Артур всё ещё смотрел на него вопросительно и обеспокоенно. Он не менялся в лице, не смотря даже на румянец.
Но уже всё равно поздно что-либо говорить.
Альфред хотел извиниться, но не знал, за что. И зачем ему это было нужно.
Он развернулся в Артуру спиной и вышел из дома.
***
Альфред чувствовал себя предателем. Чувствовал, словно бросил Артура в самый критический момент. Как будто огромные часы отсчитали последний удар и Джонс развернулся спиной к нему именно в этот момент.
Но что он мог сделать? Ничего. Он был лишь помехой, мельтешащей перед глазами, в сотый раз напоминая британцам о чёрствости и упрямстве своего народа. Он не мог помочь Артуру, а только напоминал ему обо всём том, что он когда-то не сделал. Будет лучше, если в конце концов он уйдёт, если их, как в прошлые года, будет разделять целый океан. И все будут довольны.
Однако, касаясь собственной земли, собирая её пальцами, Альфред чувствовал только рвущий дисбаланс. Как шалтай-болтай, как судно без якоря.
Слишком спокойно.
Никакого видимого беспокойства за непрекращающиеся бои по ту сторону океана, и абсолютное безразличие к погибшим американцам, которые оказывают где-то малое, а где-то большое влияние на ход войны.
Альфред зажмурился, стиснув зубы.
– Как это я не буду плакать, если он умрёт? Конечно буду, посол! – бормотал он себе под нос, шагая вдоль парковки аэропорта. – Я могу это признать, ведь это мои личные чувства. Я не хочу, чтобы он умер. Я не хочу видеть, как его ранят. Я хочу помочь ему. Хочу спасти его. Хочу быть рядом. Я его… Он…
Альфред остановился, ловя пронизывающий ноябрьский ветер прямо в лицо. Зарождающийся мороз щипал лицо и уши, заставлял щуриться, но Альфред через силу смотрел вперед.
Он изменился и не изменился. Теперь он понимал это.
Ему было не всё равно. Более того, судьба Артура касалась его в куда большей степени, чем он мог предположить.
Можно было больше не притворяться, что это не так. Ведь его личные чувства не зависели от влияния его людей.
Он хотел спасти его, потому что он…
Альфред закрыл глаза и выдохнул. Густое облако пара мгновенно унёс ветер.
– Почему я не спасаю его сейчас?
________________________________________________________________________________
Заметки:
- В начале ноября 1941 года Эдвард Мэроу, прямо перед отлётом в Америку, набросал сообщение Джону Уинанту в отеле в Бристоле: «Непросто оставлять эту страну в такое время. Это оказалось труднее, чем я ожидал». Будучи урождённым американцем, он возвращался домой на небольшую серию агитирующих речей в пользу британцев, и всё равно чувствовал, словно предаёт Англию. Позже он сказал одному из своих друзей: «Я уверен, не может быть более позднего часа для британцев, чем сейчас».
- Для Англии и правда это уже не играло большой роли. Немцы осаждали Москву и по всем прогнозам должны были захватить центр Советского Союза если за недели, то за дни. Британские войска продолжали поддержку Красной Армии, что оставляло их в тисках на Ближнем Востоке, где они постоянно несли потери. К тому же Япония вступила в Юго-Восточную Азию, тремя месяцами ранее захватив военные базы Таиланда и Индокитая. Оттуда они представляли настоящую угрозу территориям Британских и Голландских колоний на Дальнем Востоке, таких как: Малайский полуостров, Сингапур, Бурман, Гонконг, и Голландская Ост-Индия. И это только несколько. Черчилль понимал, что, если Япония атакует их, Англии придётся объявить ей войну. И это было физически невозможно, учитывая какой у них тогда уже был уровень военного снабжения. Они стали бы, как утки в тире. В связи с Атлантической Хартией, Черчилль пытался убедить Рузвельта развернуть фронт США в Тихом Океане, потому как Великобритания будет абсолютно бессильна против Японии и потеряет ещё больше территории.
- Рузвельт тем временем делал всё возможное, чтобы, как он сам говорил, «отнянчиться с япошками». Все военные силы США были сосредоточены в Атлантике, поэтому вариант стычек в районе Тихого Океана казался президенту «войной не в том месте, не в то время, не в том океане». Эту точку зрения активно поддерживали генерал Джордж Маршалл и Адмирал Гарольд Старк, не один раз предупреждая Конгресс о том, что Америка не готова сражаться, и бой на два морских фронта обернётся катастрофой. Когда японская армия захватила Индокитай, Рузвельт предпринял ответные меры в виде прекращения поставок важных ресурсов (таких, как нефть, от которых Япония зависела больше всего), предполагая сдержать Японию без какого-либо объявления войны. По мнению многих историков, это было самым глупым решением данного правителя, так как стало одной из главных причин разгрома «Пёрл-Харбора».
- Черчилль был вне себя от неуверенных тактик Рузвельта, который то почти объявлял «ответный удар по врагу», то быстро ретировался обратно на свою территорию. 16 октября 1941 года эсминец «Керни» прибыл по зову «SOS» к одному из конвоев и был серьёзно повреждён несколькими торпедами немецких подлодок. Две недели спустя эсминец «Ребен Джеймс» был потоплен недалеко от Исландии, в результате чего погибли все 115 членов команды. Однако, не смотря на огромную волну протеста и призывов «отомстить за наших ребят» среди населения (что уж говорить о военных), правительство США проявило крайнюю незаинтересованность этой ситуацией.
- «Этот конфликт неизбежен. Америка загнана в тупик. Президент скован по рукам, Конгресс колеблется, а народ, требуя противоположных решений, ещё больше сбит с толку» - писал Джемс МакГрегор Бёрнс, автор биографии Франклина Рузвельта. «В тот роковой момент, в начале ноября 1941, Президент не мог сказать ничего решительного, и ещё меньше мог сделать. Он мобилизовал войска, однако ни для кого войны не было и в помине».
- Будучи подавленным из-за событий последнего года, Черчилль обратился к своим подчинённым во время собрания в Палате Общин: «Во время мировой войны нет ничего опаснее, чем жить по грубым постулатам Опроса Гэллопа, по меркам роста, веса и объема… Ведь есть только один единственный долг, способный защитить и уберечь от опасности. Это долг верить в правду и не бояться говорить её там, где это действительно нужно, где это действительно правда».
Заметки переводчика:
Опрос Гэллопа – относится к «Институту Гэллопа», основанному в 1935 году и действующему по сей день, правда уже под покровительством сторонних институтов психологии. В Америке очень сильно развита психология и психотерапия, как важная и нужная профессия. Множество открытий и программ за последние полвека сделаны именно американцами, хотя, конечно, они во-первых не столь фундаментальны, как открытия немецких и советский ученых в конце ХIX начале XX веков, во-вторых почти все касаются только США. Подобные институты в Америке имеют определенный вес в общественности США даже сейчас, а уж сам институт Гэллопа занимался именно составлением глобальных опросов, характера поведения масс и так далее. Автор фика ни разу не поясняет, что это за «Опрос Гэллопа», потому что, видимо, на её родине об этом знают. Так что я решил рассказать то немногое, что знаю сам, как бывший студент ПсихФака НГУ. Русскому читателю такое занятие, как составление опросов и малоэффективных тестов личности – кажется нудным делом, и я вас, как никто другой, понимаю. Однако, знайте, что для американцев в этом смысле всё иначе.
Апатия - в тексте этой главы фигурирует ключевое слово, за которое цепляются все диалоги, - «apathy»(«эпати»). У меня оно стало словом «не/заинтересованный». Дословный перевод, конечно, «апатия», «безразличие», «(эмоциональная) непричастность», «не включенность», «незаинтересованность» и тд. Я выбрал последний вариант по ряду причин: во-первых вопрос, который Альфред ставит колом: «Почему я не такой (же как они)…?» - и что можно допустим сюда вставить. Почему я не такой же апатичный? Почему я не такой же непричастный? Почему я не такой безразличный?... К слову, «безразличный» звучит круто, но чрезмерно для такого контекста. Альфред тут кучу глав изливался в эмоциях сам себе, а спрашивает у Уинанта «почему я такой безразличный» - в мозг впивается противоречие, он же блин страдал! Далее слово «апатия» - само по себе неплохое, но смахивает на термин психологии, который, если быть честными, не все до конца понимают правильно. Да и звучит на мой вкус совершенно не к месту. Ну а остальные слова звучат громко только в сочетании с предлогом «не», что исключает свободу в вариантах предложений и звучит глупо: «Почему я не НЕпричастен?»/ «Почему я причастен?»… Привинчивалось сюда и словосочетание «не/всё равно». Однако оно и так очень часто употребляется в контексте «не/хочу заботиться», «не/хочу спасти». Так что в итоге, именно слово «не/заинтересован» больше всего подошло в контекст, хотя сам термин «эпати» на английском включает в себя просто ВСЁ, что нужно для понимания ситуации. Как и слово «пустословие» - это тоже заменитель слова «эпати» в паре мест, потому что там речь шла о сдерживании и/или скрывании правды. Общий контекст не пострадал.
Итак, осталась заключительная глава, и будет очень скоро. Там речь пойдёт как раз о первой атаке на Америку. А так же обещанный полноценный слэш-момент (без пошлоты, однако).
Оставайтесь с нами!
Спасибо, что прочитали до конца!~